Том второй. Том второй Война мир второй том главам

Часть вторая Глава I.

Русские войска в Браунау в октябре 1805 г. Один из пе­хотных полков готовится 11 октября к смотру главнокоман­дующего. Приказ Кутузова о том, что он хочет видеть все-таки солдат в том положении, в котором они шли, т. е. в походной одежде. Обратное переодевание. Генерал распекает команди­ра 3-й роты Тимохина, человека уже пожилого, не имевшего привычки бегать, за синюю шинель на разжалованном Доло­хове. Генерал приказывает Долохову переодеться. Долохов го­ворит генералу, что обязан выполнять приказы, но не терпеть унижения, и наглым взглядом смотрит в глаза генерала. Тот смягчается и уже просит Долохова переодеться.

Смотр Кутузовым полка.

Разговор Кутузова с австрийским генералом, членом австрийского гофкригсрата. Кутузов говорит, что если бы была его воля, он давно бы присоединился к армии импе­ратора Франца и передал командование своей армией более опытному генералу Маку. Но обстоятельства бывают силь­нее нас. Австрийский генерал возражает против промедле­ния присоединения русских войск к австрийским. Кутузов не сомневается, что австрийская армия во главе с генералом Маком уже одержала победу.

Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Ни­колай Ростов жил вместе с эскадронным командиром Вась-

кой Денисовым. Николай Ростов, юнкер Павлоградском гу­сарского полка, во время стоянки его эскадрона у Браунау возвращается с фуражировки. Эпизод с немцем. Хозяин- немец, в доме которого стоял Николай, выглянув из коров­ника и увидев Николая, весь просиял и, подмигнув Росто­ву, пожелал ему доброго утра. Николай пожелал того же немцу. И хотя причины для радости не было, «оба человека эти с счастливым восторгом и братской любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и, улыбаясь, разошлись». Возвращение домой проигравшего­ся в карты Денисова. Денисов — маленький человечек с чер­ными усами, глазами и волосами и с красным лицом. Дени­сов накануне проигрался и теперь просит Ростова сосчитать, сколько у него осталось денег и сунуть затем кошелек под по­душку. Приход офицера Телянина. Телянин был переведен из гвардии, и все не любили этого человека по какой-то не­понятной причине. Ростов и Денисов выходят из комнаты. Затем возвращаются, Ростов и Телянин уходят смотреть ло­шадь. Денисов пишет письмо «ей». Приход за деньгами вах­мистра и обнаружение у Денисова пропажи кошелька с день­гами. Лаврушка, денщик Денисова, и Ростов ищут коше­лек. Ростов догадывается, что кошелек взял Телянин в тот момент, когда Денисов и Ростов вышли из комнаты. Ростов уличает Телянина в краже кошелька. Телянин сначала вы­дает деньги Денисова за свои, но под напором Ростова при­знается и просит последнего не губить его. Ростов уходит, но потом возвращается и кидает деньги Телянину со словами: «Ежели вам нужда, возьмите эти деньги».

Оживленный разговор офицеров эскадрона Денисова об истории с Теляниным, вызвавшей ссору Николая Ростова с полковым командиром. Офицеры советуют Николаю из­виниться перед полковым командиром за то, что он при дру­гих офицерах сказал, что офицер украл. Ростов не соглаша­ется. Но штаб-ротмистр говорит, что извиниться надо, так как иначе пострадает честь полка. Не следовало так прямо говорить, что офицер украл, а посоветоваться, как бы все сделать тихо и мирно. Ростов понимает, что честь полка по-

страдает, что он виноват, но извиниться, как мальчишка, он не может. Приезд Жеркова с сообщением о поражении Мака и о походе. Входит второй адъютант и подтверждает весть о начале похода.

Отступление русских войск к Вене.

Переход последними русскими войсками моста через Энс.

Глава VIII.

Давка на мосту прекращается, последний батальон вступает на него. Приближение к мосту французских войск. Артиллерийская стрельба французов по гусарам. Ядра про­летали над головами гусаров и ударялись где-то сзади. Де­нисов у своего эскадрона. Он приказывает переводить эска­дрон на другой конец моста, к своим. Переход эскадрона через мост к своим войскам. Жерков, а затем и Несвицкий привозят полковнику Павлоградского полка приказ от на­чальника арьергарда остановиться и поджечь мост.

Приказ полковника эскадрону Денисова вернуться и поджечь мост. Ростов думает о том, трус ли он, сможет ли поджечь мост. Гусары под картечным обстрелом французов зажигают мост. Переживания Николая Ростова во время зажигания моста.

Отступление армии Кутузова вниз по Дунаю.

Князь Андрей останавливается в Брюнне у своего знако­мого дипломата Билибина. Характеристика Билибина. Это был человек одного с князем общества, лет тридцати пяти, который обещал далеко пойти на дипломатическом попри­ще. Он начал служить с восемнадцати лет, побывал много где за границей и сейчас в Вене занимал довольно значи­тельное место. Работал всегда одинаково хорошо, в чем бы ни была сущность работы.

Князь Андрей у Билибина в кружке молодых русских дипломатов. В кабинете Билибина находились четыре рус­ских дипломата, одним из которых был Ипполит Курагин, а с другими князя познакомил Билибин. Они составляли отдельный кружок, который Билибин называл наши. Кня­зя Андрея приняли охотно, как своего. Билибин «угощает» Болконского Ипполитом Курагиным. Ипполит был в этом обществе чем-то вроде шута. Князь Андрей едет во дворец.

Князь Андрей на приеме у австрийского императора Франца.

Глава XIII.

Князь Андрей среди отступающих русских войск. Вид по­спешно и беспорядочно отступающей армии. По всей дороге были бесконечно мешавшиеся повозки, команды, и опять по­возки, обгонявшие друг друга. Офицеры, которые следили за отходом, бесполезно ездили туда-сюда по дороге. Князь Ан­дрей подумал: «Вот оно, милое, православное воинство». Стол­кновение Болконского с обозным офицером из-за повозки с ле­карской женой. Офицер не разрешал повозке проехать, лекар­ская жена попросила князя Андрея о помощи. Князь Андрей решил помочь, но офицер оскорбил его. Болконский с изуродо­ванным бешенством лицом закричал на офицера, чтобы тот вы­полнил приказ. Повозка проехала. Потом Болконский с неудо­вольствием вспоминал эту сцену. Тревога и беспокойство в шта­бе главнокомандующего. Никто не знает, что будет дальше: от­ступление или сражение. Кутузов находился в избе с Баграти­оном и Вейротером, он отдавал распоряжения о сражении, но не о капитуляции. Кутузов посылает Багратиона с отрядом за­держать наступление французов. Болконский просит Кутузова отправить его в отряд Багратиона, но тот не разрешает, говоря, что хорошие офицеры ему самому сейчас нужны.

Известие, полученное Кутузовым о безвыходности по­ложения русской армии, преследуемой огромными силами

французов. Французские войска, перейдя венский мост, на­правляются на путь сообщения Кутузова с войсками, шед­шими из России. Кутузов посылает четырехтысячный аван­гард Багратиона к Голлабрунну задержать неприятельскую армию. Отряд Багратиона должен был «остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму» и задержать французов. Сам же Кутузов направляется тоже к Цнайму. Мюрат, принявший отряд Багратиона за всю русскую армию, предлагает рус­ским перемирие. Это было сделано с той целью, чтобы, до­ждавшись пополнения французских войск, полностью раз­бить русскую армию. Кутузов немедленно соглашается, так как для русских это была единственная возможность спасти армию. Во время перемирия можно было продвинуть дей­ствительно всю русскую армию к Цнайму. Но Наполеон, увидев выгоды русской армии, пишет письмо Мюрату о раз­рыве перемирия. Пока адъютант Наполеона мчался к Мю­рату с письмом, сам Наполеон гнал свою армию к месту рас­положения отряда Багратиона, чтобы разбить его и всю рус­скую армию. Русские в это время разжигают костры и от­дыхают, не подозревая, что их ждет в скором времени.

Князь Андрей в отряде Багратиона.

Князь Андрей с батареи Тушина обозревает и зарисовы­вает план расположения русских войск и неприятеля. Прямо на горизонте была видна деревня Шенграбен, левее и правее находились французские батареи. Правый фланг русских находился на возвышении, в центре — батарея Тушина, где и был сейчас Болконский. Невольно Болконский подслуши­вает разговор офицеров в балагане о страхе смерти. Один, знакомый Болконскому, голос говорит, что кабы знать, что будет после смерти, ее бы никто и не боялся. Другой говорит, что бойся, не бойся, смерти все равно не минуешь. Первый голос повторил, что смерти все боятся. Ведь хоть и говорят, что после смерти душа на небо уходит, а неба-то нет, одна ат­мосфера. Этот первый голос принадлежал капитану Тушину. Первый выстрел французов. Появление из балагана Тушина.

Глава XVII.

Начало Шенграбенского сражения.

Глава XVIII.

Багратион на правом фланге своего отряда. Близость сражения. Раненые. Старичок, полковой командир, до­кладывает Багратиону об отражении конной атаки фран­цузов и потерях. Он упрашивает Багратиона не подвер­гаться опасности. Вид идущей французской колонны и двух русских батальонов. Багратион кричит солдатам: «Молодцами, ребята!» Багратион ведет русских в атаку. Он слезает с коня и твердым шагом идет навстречу непри­ятелю. Солдаты, воодушевленные таким поступком, на­чинают атаку.

Атака левого фланга обеспечила отступление правого фланга русских войск.

Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу францу­зами. Они начинают разбегаться в разные стороны, крича страшное на войне слово: «Отрезали!» Полковой командир пытается остановить бегущих солдат. Но солдаты не слуша­ли своего командира.

Вдруг наступавшие французы побежали назад. Это была атака роты Тимохина. Он с одною шпажкою бросил­ся на французов так, что те не успели опомниться, броси­ли свое орудие и побежали. Русские на мгновение оттесня­ют французов.

Отступление батареи Тушина и встреча его началь­ством и адъютантами. Все упрекали Тушина, говорили, что ему делать и куда идти. Он же молча плелся сзади на своей кляче.

По дороге Тушин сажал на орудия раненых, которым всюду отказывали. Тушин сажает на орудие контуженого Николая Ростова.

Намерение князя Василия женить Пьера Безухова на своей дочери. Князь Василий всегда и во всем искал выго­ды для себя, а потому, раз Пьер теперь богат, решил, что же­нит его на Элен. Он устроил Пьеру должность камер-юнкера и настоял на том, чтобы тот ехал с ним в Петербург и остано­вился в его доме.

Пьер в Петербурге в доме Курагиных. Все свое время Пьер теперь проводит у князя Василия — «в обществе тол­стой княгини, его жены, и красавицы Элен». Изменившее­ся отношение к Пьеру родственников, знакомых и общества, после того как он стал богачом и графом Безуховым. Теперь все, что он ни говорил и ни делал, стало милым. Князь Васи­лий в роли руководителя Пьера.

Пьер Безухов на вечере у Анны Павловны Шерер. Этот вечер был полон гостей, на нем Анна Павловна «угощала» всех дипломатом, приехавшим из Берлина. Анна Павловна весь вечер как бы подталкивает Пьера к Элен, говоря о том, как она прекрасна, и что тот, кто женится на ней, будет самым счастливым на свете. Элен и Пьер в уголке с тетушкой хозяйки. Они ведут с тетушкой скучный и долгий разговор, во время которого Элен улыбается Пьеру своей неотразимой улыбкой. Пьер видит ее мраморную красоту, чувствует всю прелесть ее тела, едва прикрытого платьем, и решает, что Элен должна быть его женой. Вернувшись домой, Пьер меч­тает о том, «как она будет его женой, как она может полю­бить его».

Пьер, решивший уехать и избегать Элен, полтора ме­сяца живет в доме Курагиных и все больше и больше в гла­зах людей связывает себя с нею. Через некоторое время их оставляют одних. Пьер опять нервничает, никак не может вспомнить, что же говорится в таких случаях, и наконец го­ворит: «Je vous aime!» Женитьба Пьера на Элен через пол­тора месяца. Они с Элен селятся в «большом петербургском заново отделанном доме графов Безуховых».

Получение старым князем Николаем Андреевичем из­вестия о приезде в Лысые Горы князя Василия с сыном.

Выход княжны Марьи к гостям. Она видит всех вокруг, но не может разглядеть одного Анатоля. Но когда она, нако­нец, взглянула на него, ее поражает красота Анатоля. Ана­толь же молча смотрит на княжну Марью, совершенно в этот момент не думая о ней. Он не был находчив и красноречив в разговорах, но зато был неизменно спокоен и уверен в себе. В общении с женщинами у него манера презрительного пре­восходства. Общий разговор — «воспоминания о никогда не бывших происшествиях». Интерес Анатоля к Бурьен. Бурьен заинтересовала Анатоля намного больше, чем княжна Марья. Увидев ее, хорошенькую, он решил, что в Лысых Горах ему будет не так уж скучно. Одевание старого князя и его думы о неразрешенном замужестве княжны Марьи. Приезд гостей требовал от старого князя решения больного для него вопроса: «решится ли он когда-либо расстаться с княжной Марьей и от­дать ее замуж». Ведь жизнь без княжны Марьи была для него немыслима. Выход старого князя к гостям. Он быстро окиды­вает взглядом всех присутствующих и видит, что княжна Ма­рья абсолютно не интересна для Анатоля. Его выговор дочери за наряд и новую прическу. Разговор князя с Анатолем. Ста­рый князь спрашивает, служит ли Анатоль в армии.

Настроение княжны Марьи, Бурьен и маленькой кня­гини после вечера.

Получение Ростовыми письма от Николая о ранении и о производстве в офицеры.

Ольмюцкий лагерь. Поездка Николая Ростова к Бори­су Друбецкому в гвардейский лагерь за получением денег и писем, присланных из дома.

Глава VIII.

Смотр русских и австрийских войск двумя императо­рами Александром I и Францем. С раннего утра щегольски вычищенные и убранные войска выстраиваются на поле пе­ред крепостью. Армия была вытянута в три линии, меж­ду рядами войск были улицы. Показался Император Алек­сандр, который приветствовал войска. Те же в ответ гаркну­ли «Ур-ра!» Ростов стоит в первых рядах кутузовской ар­мии. Чувство любви и обожания Николая Ростова к госу­дарю. Когда император подъезжает ближе, Ростов рассма­тривает его красивое лицо и испытывает чувство нежности и восторга, какое не испытывал еще никогда. В свите импе­ратора Ростов замечает Болконского, вспоминает вчераш­нюю ссору с ним и думает, что в такую минуту он все про­щает князю Андрею. После смотра все только и говорили об Александре, все были полны решимости идти под его пред­водительством против любого неприятеля.

Поездка Бориса Друбецкого в Ольмюц к Болконскому для своего устройства в адъютанты к важному лицу. Имен но такое положение казалось Борису наиболее выгодным и заманчивым. Сцена в приемной главнокомандующего. В приемной, где Борис спрашивает Болконского, ему все ми силами стараются показать, что таких, как он, тысячи, и все уже надоели. Разговор князя Андрея со старым рус­ским генералом. Генерал навытяжку докладывал с подо­бострастным выражением лица что-то князю Андрею. Тот с учтивой усталостью, «которая ясно говорит, что коли бы не моя обязанность, я бы ни минуты с вами не разговари­вал», слушает его. Болконский, заметив Бориса, просит ге­нерала подождать. Решение Бориса впредь служить по неписанной субординации. Именно по ней этот генерал с на­градами вытягивается перед адъютантом.

Эскадрон Денисова, в котором служит Николай Ро­стов в резерве. Николай, который хотел сражаться, весь день проводит, скучая. Мимо проходят солдаты и офице­ры, которые рассказывают о победе русских над францу­зами в сражении у Вишау и взятии в плен французского эскадрона. Огорчение Ростова по поводу неучастия в деле. Ростов покупает у казаков лошадь взятого в плен француз­ского драгуна. Приезд императора Александра. Восторг Ростова. Ростов был в восторге оттого, что вновь увидел императора. Он посчитал, что это его награда за день, про­веденный в резерве. Императору рассказали о победе в Ви­шау, которая состояла в том, что захватили французский эскадрон. Но русским представлялось, что французы по­беждены и отступают, а потому полк Ростова был вызван в Вишау. Его новая встреча с царем в Вишау. Государь, увидев раненого, прослезился и сказал: «Какая ужасная вещь война!» Празднование Денисовым своего производ­ства в майоры. Мечты Ростова умереть за царя. Изрядно выпив, Ростов предлагает тост за доброго, обворожитель­ного и великого человека, за Александра. В то время мно­гие накануне Аустерлицкого сражения испытывали по­добные чувства.

Нездоровье императора Александра в Вишау. Нездоро­вье его происходило от действия на чувствительную душу императора вида раненых и убитых. Приезд французско­го парламентера Савари с предложением свидания импера­тора Александра с Наполеоном. В личном свидании было отказано, но был послан князь Долгоруков к Наполеону. «Движение» в главной квартире 19 ноября в пользу реше­ния дать Аустерлицкое сражение. Князь Андрей Болкон­ский у князя Долгорукова. Рассказ последнего о своем сви­дании с Наполеоном и его боязни генерального сражения. Долгоруков говорит, что Наполеон напуган, он отступает, так как не хочет генерального сражения. И это самое вы­годное для русских положение. А Кутузов предлагает по­дождать, не давать генеральное сражение. Из-за этого все им недовольны. Изложение Долгоруковым плана флангово­го движения Вейротера. Возражение князя Андрея и изло­жение им своего плана. Долгоруков предлагает высказать этот план на военном совете у Кутузова. Болконский по воз­вращении домой спрашивает Кутузова о том, что тот дума­ет о завтрашнем сражении. Мнение Кутузова в том, что сра­жение будет проиграно.

Заседание военного совета. Характеристика Вейротера. Он был полным распорядителем предполагаемого сраже­ния. Говорил быстро, не глядя на собеседника, перебивал. Имел вид растерянный, но самонадеянный и гордый. Куту­зов, сонный и недовольный, засыпает во время заседания. Чтение Вейротером диспозиции Аустерлицкого сражения. Генералы скучают во время чтения диспозиции. Возраже­ния Ланжерона. Он говорит, что диспозиция сложна и ее трудно будет выполнить. Возражения были основательны, но имели целью лишь дать понять Вейротеру, что он име­ет дело не с дураками, которые сами могли бы поучить его в военном деле. Кутузов, вмешавшись в разговор, закрыва­ет заседание. Он говорит, что диспозиция изменена быть не может, и все завтра выполнят свой долг.

Глава XIII.

Николай Ростов во фланкерской цепи. Он ездит верхом впереди этой цепи и старается не заснуть. Мечты Ростова. Он мечтает, что сам император приближает Ростова к себе. И тогда он сделает все, чтобы охранять жизнь императора. Крики в неприятельской армии приводят Ростова в чувство. Князь Багратион и князь Долгоруков смотрят на странное явление огней и криков во французской армии. Долгоруков говорит, что это хитрость. Французы на самом деле отсту­пили, а огни зажгли и кричат, чтобы ввести в заблуждение русских. Багратион посылает Ростова посмотреть, ушла ли цепь французских фланкеров.

Движение русских колонн. Сознание свершающегося беспорядка и путаницы. Колонны двигались, не зная куда идти, и не видя окружающих из-за тумана и дыма от ко­стров. Недовольство австрийцами. Австрийцам показалось, что при переходе центр шел слишком далеко от правого фланга, и было решено переместить его поближе. Это вы­звало еще более сильную путаницу.

Движение 4-й колонны русских войск, под предводи­тельством Кутузова. Настроение и мечты князя Андрея пе­ред началом сражения. Он был твердо уверен, что «нын­че был день его Тулона». Раздражение Кутузова против ге­нерала за то, что тот решал разворачивать фронт прямо на виду у неприятеля. Кутузов посылает князя Андрея с при­казом остановить третью дивизию и выслать вперед стрел­ковую цепь. Болконский убеждается, что впереди наших колонн не было стрелковых цепей.

Туман стал рассеиваться, и показались французские войска.

Глава XVII.

На правом фланге русских войск у Багратиона в 9 ча­сов дело еще не начинается. Князь Багратион посылает Ни­колая Ростова к главнокомандующему или к императору за распоряжением начать дело. Поездка Ростова по фрон­ту русских войск.

Глава XVIII.

Ростов у деревни Праца, где ему было велено искать главнокомандующего. Но там были только расстроенные толпы русских войск. Слух о ранении государя и главноко­мандующего, о проигранном сражении. Ростов не может по­верить тому, что слышит. Поле с видом убитых и раненых. Раненые и убитые лежали по 10-15 человек и стонали, как казалось Ростову, притворно. Он пускает лошадь галопом, чтобы не видеть всего этого. Оружейные выстрелы фран­цузов по Ростову. Ростову стало жаль себя. За деревней Гостиерадек Ростов видит государя и не решается к нему обратиться. Император был бледен, щеки его ввалились. Капитан фон Толь разговаривает с царем, помогает ему пе­рейти канаву, император пожимает руку Толю. Сожаления

Ростова о своей нерешительности и поиски им Кутузова. Поражение русских в Аустерлицком сражении. Более ста орудий находится в руках французов. Отступление расстро­енных русских колонн. Артиллерийская канонада францу­зов по плотине Аугеста. По этой плотине тысячи солдат про­бирались под пулями неприятеля, расчищали себе дорогу, шли по мертвым, чтобы самим через несколько секунд быть убитыми. Долохов на плотине Аугеста. Он прыгает с плоти­ны на лед. Вслед за ним побежали другие. Лед треснул, «и человек сорок, бывших на льду, бросились, кто вперед, кто назад, потопляя друг друга».

Князь Андрей лежит раненый на Праценской горе. Он истекает кровью и стонет тихим голосом, сам того не зная. Он опять видит то высокое аустерлицкое небо, которого «не знал до сих пор и увидал нынче». Наполеон объезжает поле сражения. Глядя на Болконского, он говорит, что его смерть славная. Наполеон замечает, что князь Андрей жив, и при­казывает снести его на перевязочный пункт. Наполеон, ге­рой князя Андрея, кажется теперь ему таким ничтожным в сравнении с тем, что творится в его душе. Раненых русских офицеров выставляют для показа Наполеону. Французские солдаты говорят, что среди раненых «командир всей гвардии императора Александра». Болконский узнает Репнина. Разго­вор Наполеона с князем Репниным и поручиком Сухтеленом. Наполеон говорит, что полк Репнина честно исполнил свой долг. Репнин отвечает: «Похвала великого полководца есть лучшая награда солдату». Наполеон обращается к Болконско­му. Но мысли князя Болконского о Наполеоне, о ничтожности величия и ничтожности жизни и смерти не позволяют тому ответить. Эпизод с образком, снятым с князя Андрея француз­скими солдатами и вновь надетым на него. Это они сделали потому, что их император был особенно ласков с князем Ан­дреем. Князь Андрей в числе других раненых остается на по­печении местных жителей. В бреду Болконскому представля­ется тихая жизнь и семейное счастье в Лысых Горах, которое разрушает маленький Наполеон «с своим безучастным, огра­ниченным и счастливым от несчастия других взглядом». По мнению доктора, бред Болконского должен был разрешиться скорее смертью, чем выздоровлением.

На этой странице искали:

• краткое содержание война и мир по главам
• война и мир 1 том 2 часть краткое содержание
• война и мир краткое содержание по главам 1 том
• война и мир 1 том краткое содержание по главам
• война и мир 3 том 2 часть краткое содержание по главам

В октябре 1805 года русские войска заняли города и села эрцгерцогства Австрийского и пошли на соединение с союзниками. Незадолго перед этим солдаты совершили тридцатимильный переход, но поскольку ожидалось прибытие главнокомандующего, начальство потребовало надеть парадную форму.

Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го-го-го-го-ство!» И опять все замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам... Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И все было исправно, кроме обуви.

Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский .

Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее. Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея: «Ваш сын, - писал он, - надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного»...

В штабе Кутузова ожидали вестей от командующего австрийской армией Мака. В это время в штаб неожиданно прибыл незнакомый генерал, которого адъютанты не захотели пропустить к Кутузову. Главнокомандующий вышел в приемную и узнал в прибывшем генерала Мака, который подтвердил слухи о поражении австрийцев под Ульмом и о сдаче всей армии. Князь Андрей понимал, что русская армия оказалась в очень тяжелом положении, что ей предстоит трудное сражение с французами. С одной стороны, он был рад этому, так как представилась наконец возможность принять участие в бое, с другой стороны - опасался поражения русской армии, понимая, что в данной ситуации преимущество на стороне Бонапарта.

Юнкер Ростов проходил службу в эскадроне под командованием ротмистра Денисова, известного «всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова», и жил вместе с командиром. Утром Денисов вернулся в скверном настроении, так как проиграл в карты значительную сумму денег. К ним зашел офицер Телянин, которого сослуживцы невзлюбили за скрытность и корыстолюбие. Походив немного по комнате, он ушел. Денисов сел писать письмо девушке, которой недавно увлекся, но вынужден был прерваться, так как в это время пришел вахмистр за деньгами.

Денисов попросил Ростова подать ему кошелек, который обычно оставлял под подушкой, но обнаружил, что кошелек исчез. Ростов понял, что деньги взял Телянин, и отправился к нему на квартиру. Выяснив, что тот уехал в штаб, он выехал вслед за ним. Николай застал Телянина за обедом в трактире. Он дождался момента, когда Телянину пришла пора расплачиваться, и увидел как он достал из кармана кошелек Денисова и вынул из него деньги. Когда Ростов обвинил Телянина в краже, тот испугался, попросил не губить его и, взывая к жалости, поведал историю о своих бедных стариках-родителях, умоляя юнкера не рассказывать сослуживцам о происшедшем. Ростов с отвращением кинул ему кошелек со словами: «Ежели вам нужда, возьмите эти деньги».

Спустя некоторое время после этой истории в компании офицеров зашел разговор о Телянине, и Ростов рассказал сослуживцам о том, что тот украл деньги. Полковой командир обвинил Николая во лжи, и Ростов вызвал его на дуэль. Друзья, и настойчивее всех Денисов, пытались отговорить Ростова от поединка, и советовали ему извиниться перед полковым командиром. Несмотря на их разумные доводы, юноша не отказался от своих намерений. Телянин в это время притворился больным: на следующий день его было приказано «исключить». В этот же день в части стало известно о том, что генерал Мак и вся австрийская армия сдались в плен. Денисов и остальные обрадовались тому, что пришло время «выступать в поход». Вскоре русская армия вступила в бои.

Кутузов отступил в сторону Вены, сжигая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 октября русские войска переходили реку Энс, растянувшись через город Энс по обе стороны моста. Переправа, на которой остановились русские войска, была обстреляна неприятелем. Не осознавая всей сложности ситуации, русские солдаты шутили и высказывали свои суждения о происходящих и предстоящих событиях. Денисов готовил эскадрон к бою.

Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно все вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.

На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне все замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно-быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где-то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно-разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища...

Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору... Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий... Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту.

Командир полка, немец Богданыч, по вине которого мост не подожгли своевременно, посчитал, что во время операции потерял «пустячок» - двое гусар были ранены, а один - убит «наповал». Кутузов перешел за Дунай и остановился. Тридцатого октября он атаковал дивизию Мортье, разбив противника. В ходе сражения впервые были захвачены трофеи - знамя, орудия и два неприятельских генерала. В бою князь Андрей был слегка оцарапан пулей в руку, а его лошадь получила серьезное ранение.

В знак особой милости Болконского послали к австрийскому двору, чтобы сообщить о последней победе. Немецкий военный министр и его адъютант встретили русского курьера холодно, дав своим поведением понять, что военные действия Кутузова их ничуть не интересуют. Из всего донесения министр обратил внимание лишь на то, что сам Мерсье не взят, а убит их соотечественник Шмидт, что, по его мнению, является «слишком дорогой платой за победу».

Выходя из дворца, князь Андрей почувствовал, что радость, переполнявшая его после победы, исчезла. Он остановился у своего знакомого по Петербургу - дипломата Билибина. Когда князь рассказал ему о своем визите в австрийское посольство, тот ничуть не удивился и ответил, что подобного отношения и следовало было ожидать. Билибин поделился с князем Андреем своими соображениями о вероятном ходе дальнейших событий: Австрия оказалась в невыгодном положении и теперь, вероятнее всего, станет искать тайного мира с Францией.

Через несколько дней Болконский отправился на прием к императору Францу с известием о выигранном сражении. Император расспросил его о неимеющих, по мнению князя Андрея, особого значения вещах: времени начала сражения, о расстоянии от одного села до другого и т. д.

Однако, несмотря на пророчества Билибина, в целом при австрийском дворе известие о победе Кутузова было встречено радостно. Кутузов был награжден орденом Марии-Терезии большого креста, а князь Андрей — орденом Марии-Терезии третьей степени. Император заказал по этому случаю торжественный молебен. На следующий день после визитов к главным сановникам Австрии князь Андрей вернулся вечером домой к Билибину. Тот сообщил, что французская армия перешла один из мостов, который защищали австрийцы, и хотя мост был минирован, его почему-то не взорвали, что вызвало удивление даже у Бонапарта. Таким образом, французы в скором времени могут войти в Москву. Русская армия оказалась в еще более трудном положении.

Известие было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею. Как только он узнал, что русская армия находится в безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему новый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.

Князь Андрей собрался немедленно выехать обратно в часть, хотя планировал пробыть в городе еще дня два. Но Билибин посоветовал ему не возвращаться в армию, находящуюся в безнадежном состоянии, и отступать вместе с ним. Болконский отказался от этого предложения и отправился в обратный путь.

Когда князь Андрей возвратился в штаб, Кутузов на его глазах отправил Багратиона «на великий подвиг». Согласно планам полководца, Багратион должен был задержать французов и дать возможность русской армии занять более выгодную позицию. Князь Андрей хотел присоединиться к Багратиону, но Кутузов отказал ему.

Багратион, для того чтобы выиграть время, послал парламентеров к французам для проведения переговоров. Мюрат поддался на обман, но Бонапарт, получив от Мюрата сообщение, понял, что переговоры «фальшивые», отдал приказ об их прекращении и немедленном наступлении на русскую армию. Князю Андрею все же удалось добиться того, чтобы Кутузов отправил его к Багратиону.

Прибыв на место, Болконский попросил у Багратиона позволения объехать позицию и узнать расположение войск.

Совершая обход, князь Андрей наблюдал за приготовлениями к сражению. Ему казалось, будто в следующий момент все «разрядят ружья и разойдутся по домам». Но этого не произошло: ружья были заряжены и готовы к сражению. Проходя мимо батареи Тушина, князь Андрей услышал, как капитан разговаривал с кем-то о будущей жизни, о бессмертии души. В этот момент Болконского охватило волнение и он задумался о том, в чем же выразится «его Тулон».

Вместе с Багратионом и несколькими офицерами Болконский направился на батарею Тушина, который обстреливал деревню Шенграбен. Ему никто не приказывал стрелять, однако он сам, посоветовавшись со своим фельдфебелем Захарченком, принял такое решение. Багратион кивком головы показал, что одобряет действия Тушина и соглашается с ними.

Во время объезда войск князь Андрей с удивлением заметил, что все происходило совсем не так, как преподавалось в теории. Солдаты были сбиты в кучу, но тем не менее отражали атаку за атакой. Французы подходили все ближе, готовилась очередная атака. Багратион лично повел солдат в бой и повергнул неприятеля. Батарея Тушина подожгла деревню. Благодаря этому, а также успешным действиям солдат Багратиона русская армия смогла отступить.

В суматохе про батарею Тушина совсем забыли, и только в конце отступления Багратион направил туда штаб-офицера, а затем и князя Андрея, чтобы передать Тушину приказ об отступлении. Несмотря на большие потери, батарея Тушина продолжала обстрел, сам Тушин отдавал приказы. Капитан был словно в бреду: ему дважды приказывали отступать, но он не слышал.

Князь Андрей помог запрячь лошадей в четыре уцелевшие орудия и продолжал отступать вместе с батареей. Как только Тушин вышел из-под огня и спустился в овраг, он был встречен начальством и адъютантами. Перебивая друг друга, они отдавали приказы и ругали Тушина. Капитан встречал выговоры молча, боясь возразить, а затем ушел.

С наступлением темноты батарея остановилась на отдых. Ростов безуспешно пытался найти свою часть,Тушина вызвали к генералу. Разгневанный Багратион сделал капитану выговор за то, что он оставил на поле сражения орудие, считая, что его можно было взять, используя прикрытие. Тушин не рассказал, что прикрытия на самом деле не было, так как «боялся подвести другого командира». Однако князь Андрей описал Багратиону реальное положение вещей в момент сражения - оставленное орудие было разбито, а успешному завершению дневной операции армия обязана в первую очередь действиям батареи Тушина, которую, кстати, никто не прикрывал. Болконский чувствовал глубокое разочарование по поводу происходящего.

— Едет! — закричал в это время махальный.

Полковой командир, покраснев, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.

— Смир-р-р-на! — закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.

По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем-то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.

Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го-го-го-го-ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.

По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, — видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с бòльшим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.

Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты.

Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб-офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, улыбающимся красивым лицом и влажными глазами. Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь-в-точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.

Кутузов шел медленно и вяло мимо тысяч глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3-ю ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.

— А, Тимохин! — сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.

Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.

— Еще измайловский товарищ, — сказал он. — Храбрый офицер! Ты доволен им? — спросил Кутузов у полкового командира.

И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:

— Очень доволен, ваше высокопревосходительство.

— Мы все не без слабостей, — сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. — У него была приверженность к Бахусу.

Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха. Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.

Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что-то. Князь Андрей выступил из свиты и по-французски тихо сказал:

— Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.

— Где тут Долохов? — спросил Кутузов.

Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.

— Претензия? — нахмурившись слегка, спросил Кутузов.

— Это Долохов, — сказал князь Андрей.

—А! — сказал Кутузов. — Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.

Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.

— Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, — сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. — Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.

Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, чтò ему сказал Долохов, и всё, чтò он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, чтò нужно. Он отвернулся и направился к коляске.

Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.

— Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? — сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3-ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо-отбытого смотра неудержимую радость. — Служба царская... нельзя... другой раз во фронте оборвешь... Сам извинюсь первый, вы меня знаете... Очень благодарил! — И он протянул руку ротному.

— Помилуйте, генерал, да смею ли я! — отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.

— Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, чтò он, как себя ведет? И всё...

— По службе очень исправен, ваше превосходительство... но характер... — сказал Тимохин.

— А чтò, что характер? — спросил полковой командир.

— Находит, ваше превосходительство, днями, — говорил капитан, — то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать...

— Ну да, ну да, — сказал полковой командир, — всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи... Так вы того...

— Слушаю, ваше превосходительство, — сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.

— Ну да, ну да.

Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.

— До первого дела — эполеты, — сказал он ему.

Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо-улыбающегося рта.

— Ну, вот и хорошо, — продолжал полковой командир. — Людям по чарке водки от меня, — прибавил он, чтобы солдаты слышали. — Благодарю всех! Слава Богу! — И он, обогнав роту, подъехал к другой.

— Чтò ж, он, право, хороший человек, с ним служить можно, — сказал Тимохин субалтерн-офицеру, шедшему подле него.

— Одно слово, червонный!... (полкового командира прозвали червонным королем) — смеясь, сказал субалтерн-офицер.

Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.

— Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?

— А то нет! Вовсе кривой.

— Не... брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки — всё оглядел...

— Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне... ну! думаю...

— А другой-то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!

— Чтò, Федешоу!... сказывал он, что ли, когда стражения начнутся? ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.

— Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То-то и видно, что дурак. Ты слушай больше.

— Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.

— Дай сухарика-то, чорт.

— А табаку-то вчера дал? То-то, брат. Ну, на, Бог с тобой.

— Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.

— То-то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!

— А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.

— Песенники вперед! — послышался крик капитана.

И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося...» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом...» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».

Оторвав по-солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что-тo на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат-песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую-то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:

Ах, вы сени мои, сени!

«Сени новые мои...», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому-то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей. Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.

Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:

— Друг сердечный, ты как? — сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.

— Я как? — отвечал холодно Долохов, — как видишь.

Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которою говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.

— Ну, как ладишь с начальством? — спросил Жерков.

— Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?

— Прикомандирован, дежурю.

Они помолчали.

«Выпускала соколà да из правова рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.

— Чтò правда, австрийцев побили? — спросил Долохов.

— А чорт их знает, говорят.

— Я рад, — отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.

— Чтò ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, — сказал Жерков.

— Или у вас денег много завелось?

— Приходи.

— Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.

— Да чтò ж, до первого дела...

— Там видно будет.

Опять они помолчали.

— Ты заходи, коли чтò нужно, все в штабе помогут... — сказал Жерков.

Долохов усмехнулся.

— Ты лучше не беспокойся. Мне чтò нужно, я просить не стану, сам возьму.

— Да чтò ж, я так...

— Ну, и я так.

— Прощай.

— Будь здоров...

И высоко, и далеко,

На родиму сторону...

Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.

I

В начале 1806-го года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и, подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который по мере приближения к Москве приходил все более и более в нетерпение. «Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» — думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву. — Денисов, приехали! — спит, — говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался. — Вот он угол-перекресток, где Захар-извозчик стоит; вот он и Захар, все та же лошадь! Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну! — К какому дому-то? — спросил ямщик. — Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, — говорил Ростов, — ведь это наш дом! — Денисов! Денисов! Сейчас приедем. Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил. — Дмитрий, — обратился Ростов к лакею на облучке. — Ведь это у нас огонь? — Так точно-с, и у папеньки в кабинете светится. — Еще не ложились? А? как ты думаешь? — Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, — прибавил Ростов, ощупывая новые усы. — Ну же, пошел, — кричал он ямщику. — Да проснись же, Вася, — обращался он к Денисову, который опять опустил голову. — Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! — закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом так же стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» — подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым покривившимся ступеням. Все та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, так же слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча. Старик Михайло спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно-испуганное. — Батюшки-светы! Граф молодой! — вскрикнул он, узнав молодого барина. — Что ж это? Голубчик мой! — И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но, видно, опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина. — Здоровы? — спросил Ростов, выдергивая у него свою руку. — Слава Богу! Все слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство! — Все совсем благополучно? — Слава Богу, слава Богу! Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную большую залу. Все то же — те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто-то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что-то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их — это он помнил. — А я-то, не знал... Николушка... друг мой, Коля! — Вот он... наш-то... Переменился! Нет! Свечи! Чаю! — Да меня-то поцелуй! — Душенька... а меня-то. Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф обнимали его; люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали. Петя повис на его ногах. — А меня-то! — кричал он. Наташа, после того как она, пригнув его к себе, расцеловала все его лицо, отскочила от него и, держась за полу его венгерки, прыгала, как коза, все на одном месте и пронзительно визжала. Со всех сторон были блестящие слезами радости любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя. Соня, красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже шестнадцать лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но все еще ждал и искал кого-то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери. Но это была она, в новом, незнакомом еще ему, сшитом, верно, без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь, рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза. — Василий Денисов, дг"уг вашего сына, — сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него. — Милости прошу. Знаю, знаю, — сказал граф, целуя и обнимая Денисова. — Николушка писал... Наташа, Вера, вот он, Денисов. Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую черноусую фигурку Денисова и окружили его. — Голубчик, Денисов! — взвизгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и, взяв руку Наташи, поцеловал ее. Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки. Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд и не спускали с него восторженно-влюбленных глаз. Брат и сестры спорили, и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку. Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он все ждал чего-то еще, и еще, и еще. На другое утро приезжие с дороги спали до десятого часа. В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами. — Гей, Г"ишка, тг"убку! — крикнул хриплый голос Васьки Денисова. — Г"остов, вставай! Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки. — А что, поздно? — Поздно, десятый час, — отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шепот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что-то голубое, ленты, черные волосы и веселые лица. Это были Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли. — Николенька, вставай! — опять послышался голос Наташи у двери. — Сейчас! В это время Петя в первой комнате, увидав и схватив сабли и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики при виде воинственного старшего брата, забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь. — Это твоя сабля? — закричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех. — Николенька, выходи в халате, — проговорил голос Наташи. — Это твоя сабля? — спросил Петя. — Или это ваша? — с подобострастным уважением обратился он к усатому черному Денисову. Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог со шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях — свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, что было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом. — Ах, как хорошо, отлично! — приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием этих жарких лучей любви Наташи, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская и чистая улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома. — Нет, послушай, — сказала она, — ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. — Она тронула его усы. — Мне хочется знать, какие вы, мужчины? Такие ли, как мы? — Нет. Отчего Соня убежала? — спрашивал Ростов. — Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней — ты или вы? — Как случится, — сказал Ростов. — Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу. — Да что же? — Ну, я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу за нее. Вот посмотри. — Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями), красную метину. — Это я сожгла, чтобы показать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала. Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно-оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот своей семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бессмыслицей: он понимал и не удивлялся этому. — Так что же? — только спросил он. — Ну, так дружны, так дружны! Это что, глупости — линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого любит, так навсегда. Я этого не понимаю. Я забуду сейчас. — Ну так что же? — Да, так она любит меня и тебя. — Наташа вдруг покраснела. — Ну, ты помнишь, перед отъездом... Так она говорит, что ты это все забудь... Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, отлично и благородно! Да, да? очень благородно? да? — спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами. Ростов задумался. — Я ни в чем не беру назад своего слова, — сказал он. — И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия? — Нет, нет, — закричала Наташа. — Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь — считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты все-таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то. Ростов видел, что все это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная шестнадцатилетняя девочка, очевидно, страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее и не жениться даже, думал Ростов, но не теперь. Теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали, — подумал он, — надо оставаться свободным». — Ну и прекрасно, — сказал он, — после поговорим. Ах, как я тебе рад! — прибавил он. — Ну, а что же ты, Борису не изменила? — спросил брат. — Вот глупости! — смеясь, крикнула Наташа. — Ни о нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу. — Вот как! Так ты что же? — Я? — переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. — Ты видел Duport"a? — Нет. — Знаменитого Дюпора, танцовщика, не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. — Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов. — Ведь стою? ведь вот! — говорила она; но не удержалась на цыпочках. — Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори. Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. Нет, ведь хорошо? — все говорила она. — Хорошо. За Бориса уже не хочешь выходить замуж? Наташа вспыхнула. — Я не хочу ни за кого замуж идти. Я ему то же самое скажу, когда увижу. — Вот как! — сказал Ростов. — Ну да, это все пустяки, — продолжала болтать Наташа. — А что, Денисов хороший? — спросила она. — Хороший. — Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов? — Отчего страшный? — спросил Nicolas. — Нет, Васька славный. — Ты его Васькой зовешь?.. Странно. А что, он очень хорош? — Очень хорош. — Ну, приходи поскорее чай пить. Все вместе. И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые пятнадцатилетние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче он чувствовал, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы — Соня. Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощенья за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании, и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что, так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее. — Как, однако, странно, — сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, — что Соня с Николенькой теперь встретились на «вы» и как чужие. — Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но, как и от большей части ее замечаний, всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он бывал в сражениях, и таким любезным с дамами кавалером, каким Ростов никак не ожидал его видеть.

Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из-под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб-офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.

— Капитан, ради Бога, я контужен в руку, — сказал он робко. — Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!

Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где-нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.

— Прикажите посадить, ради Бога.

— Посадите, посадите, — сказал Тушин. — Подложи шинель, ты, дядя, — обратился он к своему любимому солдату. — А где офицер раненый?

— Сложили, кончился, — ответил кто-то.

— Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.

Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.

— Чтò, вы ранены, голубчик? — сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.

— Нет, контужен.

— Отчего же кровь-то на станине? — спросил Тушин.

— Это офицер, ваше благородие, окровянил, — отвечал солдат-артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.

Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в домы деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.

— Цел, Петров? — спрашивал один.

— Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, — говорил другой.

— Ничего не видать. Как они в своих-то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?

Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда-то вперед.

В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из-за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи — это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто-то проехал со свитой на белой лошади и что-то сказал, проезжая.

— Чтò сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил что ли? — послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.

Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла все его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо-красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по-турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.

Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.

Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, чтò происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.

— Ничего, ваше благородие? — сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. — Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!

Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанною щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой-то сапог.

— Как же, ты поднял! Ишь, ловок! — кричал один хриплым голосом.

Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.

— Чтò ж, умирать, чтò ли, как собаке? — говорил он.

Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.

— Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, — говорил он, унося куда-то в темноту краснеющуюся головешку.

За этим солдатом четыре солдата, неся что-то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.

— Ишь, черти, на дороге дрова положили, —проворчал он.

— Кончился, что ж его носить? — сказал один из них.

— Ну, вас!

И они скрылись во мраке с своею ношей.

— Чтò? болит? — спросил Тушин шопотом у Ростова.

— Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, — сказал фейерверкер, подходя к Тушину.

— Сейчас, голубчик.

Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра...

Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб-офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.

В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя батальонами ударил в штыки и опрокинул французов.

— Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.

Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Да, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, чтò было и чего не было?

— Причем должен заметить, ваше сиятельство, — продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, — что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.

— Здесь-то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, — беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. — Смяли два каре, ваше сиятельство.

На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, чтò он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, чтò говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку-полковнику.

— Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? — спросил он, ища кого-то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) — Я вас, кажется, просил, — обратился он к дежурному штаб-офицеру.

— Одно было подбито, — отвечал дежурный штаб-офицер, — а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал... Жарко было, правда, — прибавил он скромно.

Кто-то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.

— Да вот вы были, — сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.

— Как же, мы вместе немного не съехались, — сказал дежурный штаб-офицер, приятно улыбаясь Болконскому.

— Я не имел удовольствия вас видеть, — холодно и отрывисто сказал князь Андрей. Все помолчали.

На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из-за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.

— Каким образом орудие оставлено? — спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.

Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:

— Не знаю... ваше сиятельство... людей не было, ваше сиятельство.

— Вы бы могли из прикрытия взять!

Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.

Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, чтò сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.

— Ваше сиятельство, — прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, — вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.

Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.

— И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, — продолжал он, — то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, — сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.

Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.

— Вот спасибо: выручил, голубчик, — сказал ему Тушин.

Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Чтó им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, — это они-то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтоб избавиться от них, он закрыл глаза.

Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, чтó этот солдат с резким голосом, и эта-то вся история и этот-то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.

Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой-то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.

«Никому не нужен я! —думал Ростов. — Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда-то дома, сильный, веселый, любимый». — Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.

— Ай болит чтò? — спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: — Мало ли за день народу попортили — страсть!

Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.

На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.